Макс Фрай - Сказки старого Вильнюса V
Тем временем у нарядной брюнетки зазвонил телефон. Она извлекла его из пришитого к причудливому рукаву кармана, какое-то время молча слушала, наконец ответила на незнакомом языке, судя по интонации, что-то вроде: «Ладно, сейчас буду», – и вдруг…
Роза сдавленно ахнула.
– Ты тоже видела? – подскочила Слава.
– Что именно? – неохотно переспросила мать. И поспешно добавила: – Ничего я не видела. Ты о чем?
– Неважно. Значит, показалось.
Совсем дурой надо быть, чтобы признаться: «Я только что своим глазами видела, как эта девушка превратилась в ворону». И еще большей дурой, чтобы объяснять: «Думала, ты тоже заметила». И спрашивать: «Нет, правда, а куда она подевалась?» Ясно же, что Роза воспользуется случаем и заведет свою любимую песню: «Ты слишком много работаешь, я всегда говорила, что это до добра не доведет». И еще долго потом будет вспоминать, причем совершенно вне зависимости от того, видела она сама чудесное превращение или…
Нет, стоп. Какое может быть «видела»? Люди не превращаются в птиц, так не бывает. Просто девушка очень быстро ушла. А я как раз в этот момент моргнула, а потом на освободившийся стул села ворона. И сразу же улетела, сообразив, что ничего съедобного поблизости нет. А Роза охнула просто так. Кольнуло где-нибудь внезапно, человеческий организм велик, и у него всегда полно идей, как удивить своего обладателя. Чем дольше живет, тем больше идей, будь они неладны. Мой вон уже тоже включился в творческий процесс.
– Как-то она очень уж быстро ушла, эта модница, – наконец сказала Слава. – Я даже не успела понять, что именно тебе так не понравилось. Ладно, бог с ней. Так ты в гостиницу? Тебя проводить? Или просто сказать пароль от планшета?
– А то я не знаю твой пароль, – невольно улыбнулась Роза. – Он у тебя со школьных лет один и тот же: тройка, семерка, туз.
– Времена меняются. Тройка, семерка, дама.
– «Дама» – это что? Небось, год моего рождения?
– Да почему же твоего? Моего. Чем я не дама.
Роза внимательно посмотрела на дочку. Наконец кивнула.
– Ты права. Без бороды и усов – чем не дама. Правда, скорее бубновая, чем пиковая. Но пусть это будет твое самое большое горе, честно говоря.
Иногда, – подумала Слава, – ты вдруг начинаешь вести себя так, что кажется, будто с тобой и правда можно иметь дело.
Но вслух, конечно, ничего такого не произнесла. Не дай бог, мать расчувствуется, передумает возвращаться в гостиницу, скажет: «Пошли дальше вместе гулять», – и остаток дня будет безнадежно испорчен. Ну уж нет.
* * *Нет, это даже удивительно, насколько меня здесь все бесит, – думала Роза, неторопливо, чтобы не потревожить разнывшуюся с утра спину, спускаясь по узкой улице вниз, к реке. – Объективно-то, город как город, далеко не худшее, что можно встретить в Восточной Европе. Не в моем вкусе, но ничего такого, чтобы с ума сходить. Устала я, что ли? Похоже на то. Дурацкая все же затея это совместное путешествие. А то я раньше не знала, что Славке со мной уже давным-давно не о чем говорить.
Я и правда устала, – думала Роза. – Дурацкая поездка по идиотскому маршруту, трясучка на дорогах, кофейные помои на заправках и все эти унылые города разной степени запущенности, один только Псков чего стоил, многообещающее вышло начало, а ведь я слова худого о нем не сказала, держалась молодцом. И все эти дешевые гостиницы с кошмарными кроватями для желающих быстро и без усилий почувствовать себя инвалидами. Надеюсь, мне хватит ума больше никогда не пускаться в импровизированные малобюджетные приключения.
Кровати – это, конечно, хуже всего, – думала Роза. – Я уже почти неделю не высыпаюсь по-человечески, неудивительно, что начала отключаться практически на ходу, или как сегодня, прямо в кафе, посреди разговора, хорошо хоть со стула не свалилась. Зато успела увидеть прекрасный в своем идиотизме сон, как эта горе-модница превратилась в птицу и улетела. Вот и умница. Я бы на ее месте тоже постаралась во что-нибудь превратиться и улететь, все лучше, чем пешком по городу в таком виде ходить. На самом деле хороший получился сон. Смешной. Понять бы еще, почему он так меня растревожил, что даже думать о нем не хочется. Ладно, не хочется, и не буду. Было бы о чем.
Боковым зрением Роза заметила надпись на ветхой стене, белую на темном фоне; обернулась с азартом коллекционера, в надежде пополнить список своих претензий к этому нелепому городу: что за очередную глупость там накарябали? И остановилась от неожиданности, обнаружив, что на стене написано по-русски: «Все равно я тебя люблю». Неровные, крупные, кривые, словно бы детской рукой написанные буквы. Не краской, мелом, как на школьной доске. И роза вместо точки, тоже кривая, левой задней ногой нарисованная, а все же определенно роза, не какая-нибудь ромашка. Как будто и правда…
Как будто и правда это послание лично мне, – растроганно подумала Роза. – Господь любит меня – так, что ли? Впрочем, нет, пожалуй, все-таки не Господь, сложно заподозрить Его в неумении хорошо нарисовать розу. Розы, особенно если сравнивать их с остальными творениями, явно Его конек. Отлично, Холмс, одним подозреваемым стало меньше, а что он был единственным, не беда, сейчас сочиним нового.
Например, – бодро сказала себе Роза, – меня внезапно полюбил этот город. Я его тут ругаю последними словами, даже не удосужившись рассмотреть, а он все равно любит, такой молодец. Сразу меня раскусил, понимает: я ворчу только потому, что ноет спина от ужасных гостиничных матрасов и голова от наших со Славкой тщетных попыток быть интересными друг другу. И ноги тоже ноют, хотя кроссовки, по идее, удобные, и вообще сколько я там сегодня прошла. Но почему-то все равно ноют. Естественно, мне ничего не нравится. А с этого балбеса как с гуся вода, пишет мне любовные послания на своих стенах. И одна-единственная дурацкая надпись бьет меня с моими претензиями, как пиковую даму козырным тузом. Совершенно обезоруживает. Так что это еще большой вопрос, кто тут балбес.
Сказала: «Ну, раз так, извини», – зачем-то вслух. Счастье, что вокруг никого не было. Только пустой красный автомобиль, примостившийся у самого поворота, под ветхой, хоть в музей волоки табличкой с названием улицы «Išganytojo», но такие нахальные нарушители правил парковки явно не в счет.
Ответом Розе стал птичий щебет, подозрительно похожий на соловьиную трель, хотя даже далекой от орнитологии городской жительнице ясно, что для соловьев сейчас не время. Ветер принес к ее ногам пригоршню сухих розовых лепестков и волну тяжелого сладкого липового аромата – надо же, а была уверена, что липы уже отцвели. Надо же, как он старомодно за мной ухаживает, – растроганно подумала Роза. – Я была не права, хороший все-таки город.
* * *Хороший все-таки город, – думала Слава. – И вовсе не потому, что Розе не понравился. Сам по себе хороший. Я бы тут, пожалуй, с удовольствием пожила. Вот, например, в том розовом доме, в мансарде, под крышей. Хотя знаю я, конечно, эти мансарды, летом там жарко, а зимой такая холодрыга, что никакие обогреватели не спасут. Но пожить в мансарде хочется все равно, вопреки здравому смыслу. С другой стороны, а что в моей жизни ему не вопреки? Взять хотя бы эту поездку. Удивительно, впрочем, не то, что я на нее согласилась. А то, что до сих пор об этом не жалею. По крайней мере, вот прямо сейчас – точно нет.
На самом деле и правда не худшее в жизни путешествие. Из Москвы в Берлин, этаким нелепым крюком, через Псков, Нарву, Таллин, Ригу и Вильнюс. Когда бы я еще все это увидела. Роза, конечно, не подарок, но без нее я бы вряд ли вот так храбро выдвинулась – на машине, без четкого плана, лишь бы ехать, вдохновенно изобретая маршрут на ходу, а там разберемся. Ну или не разберемся, все равно когда-нибудь куда-нибудь приедем, – Розины, между прочим, слова. Вроде бы считается, что это я у нас храбрая и веселая, а она – неженка и нытик. А на деле часто оказывается наоборот.
Бедняга переоценила свои силы, – думала Слава. – Поначалу-то было отлично. В Пскове ее грязь совершенно не бесила. И провинциальная мода только умиляла, а ведь там по-настоящему лютый ужас попадался. И толпы с круизных паромов в Таллине действовали на нервы только мне, а Роза твердила: «Не ворчи, подумаешь, люди, подумаешь, много, плюнь, лучше посмотри, какая там арка! И какой рыжий кот в окне». А в Риге уже понемножку начала скисать, только югендстилем и спаслись, все-таки модерн – ее страсть. Бедный Вильнюс, невовремя он ей на глаза попался. Был бы в начале маршрута – нашла бы за что его полюбить. Просто не повезло.
Думала: и я тоже устала. Не привыкла так подолгу сидеть за рулем. Еще и разговоры эти дурацкие, когда приходится соглашаться с любой ерундой, спорить-то никакого смысла, Розу не переделаешь, да и зачем. И очень осторожно выбирать слова, потому что нашего художника обидеть всякий может, даже если не хочет. Особенно если не хочет! Спросишь из вежливости: «Тебе еще не надоела моя музыка? Может, что-то другое поставить?» – и все, трагедия: «Считаешь, я уже слишком старая, чтобы слушать то же, что и ты?»
